тайные дневники Юдика Шермана,
интеллигента

1

БЕРЛИН

28 августа.

Сегодня особенно остро ощущал в себе Православие. Это бывает не всегда, а только по таким дням.

Зато Жыдам-то как хуёво! Некоторые даже в змеюк превращаются и за муди кусают себя и других, которые не превратились. Чтобы и те восчувствовали. Вот, бля, все-таки есть у Жыдов этот самый ихний Жыдовский коллективизм.

29 августа.

Берлин - страшный город. Всюду кафе и рестораны, и как только войдешь в один из них, тут же на тебя накинутся люди, они хватают за пипиську и тащат. Я сначала хотел испугаться и убежать, но так и не испугался. Поэтому просто убежал. Потом решил, что убегать, не боясь, нечестно, и вернулся. Но они уже забыли обо мне, и я почувствовал себя лишним. Я поел, потом плакал и чувствовал себя Православным.

Страшный город Берлин. Это чувствуется сразу, как выйдешь на Вильгельмштрассе. Огромная толпа, все писают и какают, никому ни до кого нет дела. Среди этих немецких рож бредет Штепа, озирается, ищет Жыдов, а вокруг одно сплошное чугунное равнодушие. Берлин вообще город страшный. Нужно быть сильным человеком, чтобы выжить в Берлине. Тут все не просто так. Не как в Архангельске. Там все просто так, идешь себе и идешь, я бы сказал в ус не дуешь. А в Берлине не то. В Берлине страшно. Но я не боюсь. Не на того напали.

В Берлине все не слава Богу.

У меня осталась корзина с бельем, пачка сигарет и десять дойчмарок. Больше всего меня волнует белье. Оно накрахмалено, аж хрустит, так что мне делается страшно. Это сладкий испуг, происходящий от Крахмала. Надеть такую сорочку - не каждый сможет. Испугается, бросит ее на пол, будет топтать. Я так никогда не делаю! Лучше уж я уеду.

30 августа.

Скоро. Скоро. Скоро. Верь мне.

вроде сентябрь (календарик потерял)

Вот перечитал, сижу и думаю: а чего скоро-то? Вот так всегда: какая-нибудь чушь, а ты потом думай, думай, бля. Жыды кругом, а ты думай. Блядский фофан.

Сегодня надел новенькую хрустящую сорочку. Было страшно, но я перетерпел, а потом вообще стало очень хорошо. Ну разве что чуть-чуть боязно.

Точно сентябрь, 2-е число.

Поймал Жыда и отнял у него календарик. Жыд плакал, а я ничего не чувствовал! Только потом немножко было не по себе, но я перетерпел. Календарик нужен. Думаю об отъезде.

3 число.

Все-таки я несправедлив к Берлинским жителям. В конце концов, они выстроили Берлин, проложили Вильгельмштрассе, и вообще сделали много полезного. Где бы я сейчас жил? Хотя не факт, что я живу в Берлине. То есть, наверное, в Берлине, но точно сказать не могу.

5 число.

На Вильгельмштрассе люди писают и какают. И так деловито, по-немецки. Вот присело целое семейство, Берлинский папаша, рядом егонная фрау (этакая кюхен-киндер-кирхен) с дочками, и все тужатся. Мамаша ссыт как оцелот, с шипением выпуская струю. Я заслушался. Дочки быстро сделали все дела и стали бросаться друг в друга какашками. Тут же получили от папаши пару подзатыльников. Правильно, нужен порядок. На этом здесь все держится. Но все-таки это как-то очень механично, что-ли. ДУШИ в них не чувствуется. Хотя и Православные, конечно, а вот ощущают ли они в себе Православие? Думаю, раз в год, а то и реже. А могут и всю жизнь прожить, в себе не ощутив Православия. Так что Православные они только по названию, а так Жыды и Хуже Жыдов.

Ночью того же дня.

Нет, нет, конечно. Это я погорячился. Может они и Хуже Жыдов, но все таки не Жыды. А Православные. Хотя и без души. А нахуй Православному душа? Это пусть Жыды с душой своей жыдовской носятся, а у Православного есть Православие.

6 ноября.

Жыд знает что! Оказалось, забыл проставлять месяцы. А надо бы. Жыдовский счет времени лучше. Православные только зиму и лето различают, и то не всегда, а у Жыдов календарики. Штоб знать када Субботу лынить и другими Жыдовскими делами заниматься. Зато Православным все похуй, а Жыд над календариком трясется, вдруг украдут, и тогда он станет Чмо и попадет в рабство другим Жыдам, с календариками. Вот я Православный, и как радуюсь: хорошо быть Православным, мне похуй. Надо будет - я у Жыда календарик отыму.

11 ноября.

Уехал не разбирая куда. Сейчас в Архангельске, но это ни по чему не видно, так что может и не в Архангельске. Где же тогда? Белье кончилось и я перестал бояться его надевать. Дойчмарки здесь берут охотно. Берут и сразу убегают, аж пятки сверкают. Только я Дойчмарки никому так просто не даю. Еще чего! Сначала прижму Православного к стеночке, чтобы не убежал, а потом ему Дойчмарочки. Он торк-торк, а бежать-то некуда! Вот так-то. Мы тоже не лыком шиты.

Вчера опять чувствовал в себе Православие. Откуда оно взялось вчера-то, вот что непонятно! Ерунда какая-то!

13 ноября.

Снилось, будто писаю и какаю на Вильгельмштрасса. Странно, я там вроде бы никогда не садился. Проснулся - и точно......... Опять надо белье покупать.

15 ноября.

Вчера видел много Жыдов. Совершенно ничего не почувствовал. Подумаешь, Жыды! Будто я Жыдов не видел. Я же помню Маму с Папой. Чай, не сироты.

Того же дня вечером:

Да, но ведь Гитлер-то не гой.

Но мне и это стало фиолетово.

Это, наверное, от Православия.

Берлин все-таки страшный, страшный, страшный город. Сегодня опять почувствовал, что больше не могу тута жить. Так я ж тута и не живу. Почему же мне это так не нравится? Опять ничего не понимаю. Вот все как-то сложно, запутано, Жыд знает что. Это, наверное, тоже от Православия. Или нет? Выкрутасы... Не люблю выкрутасов, и еще когда выкаблучиваются. Это Андрей Белый (скотина такая) любит. Вот пусть он, Чмо по жизни, в Берлине и живет. Так ведь нет, захотелось ему в Православию. Ну че зенки пялишь. Вижу, вижу, не гитлер ты, а белый. Все равно пошел в манду.

16 ноября.

Все эти дни во мне идет какая-то сложная душевная работа. Читал Гоголя. Жыд! Но кое в чем он прав. Очень хорошо сказал, что надо проездиться по Православии. Давно я не был в на родине, в Православии, все шатаюсь, как голь перекатная, по каким-то местам, где нет ничего Православного. Одни Жыды.

17 ноября.

Оказывается, в Архангельске тоже есть Вильгельмштрассе, но на ней никто не писает и не какает. Как-то еще не привыкли, да и холодно, и гололедица. Поэтому говно на Вильгельмштрассе привозят в кабриолетах и раскладывают вдоль дороги, чтобы было как в Берлине. Наверное, это все-таки низкопоклонство. А с другой стороны, иностранцы привыкли у себя, засмеют еще. К тому же говно выкладывается ровными рядами, так что картина даже лучше, чем в Берлине. Есть у нас свои преимущества. Просто пользоваться ими не умеем по-нормальному. Говно для украшения Вильгельмштрассе, например, импортное покупаем. В том же Берлине, небось, и покупаем! Говорят, наше дороже обходится. То есть на самом-то деле наше вообще ничего не стоит, но по углам какашки собирать и потом на Вильгельмштрассе везти хуй знает во что обойдется. Вот такая экономика... А что делать-то?

21 ноября.

Опять читал Гоголя. Решил поехать в Православию и проездиться по ней, как велено.

Вечером того же дня.

Потерял календарик, но потом нашел затрапезного Жыда и отнял. Жыд выл, валялся в ногах, вымаливал назад, а я как Сверхчеловек носочком лакированной туфли ему очко трогаю: ну, мол, отрабатывай. Жыд покорствовал, стянул порты и стал на колени. Очко красное, развороченное, видать много его ебли Православные и даже Жыды. Я оторвал верхнюю половину календарика, где месяцы до октября (все равно уже прошли) и Жыду в очко засунул. Вот это да! Нет, положительно я Сверхчеловек и мне Все Позволено (по слову Гоголя). А все Православие! Я уже шел восвояси, насвистывая, а Жыд так все и стоял, с календариком в очке. Видать, охуел от такого Величия Духа. Пока Православные не подошли.

22 ноября.

Нет дойчмарок. Ходил по Архангельску, искал Жыдов. Вокруг толпами ходили Православные. Плотные, крепкие, они вызывают у меня нутряной ужас. Православный кажется мне огромной, страшной, цельной взнутри Репой, внутри которой только сырая хрусткость. Хряпнешь Православного по жбану, он только крякнет, да и пойдет себе своей дорогою. Это у них, наверное, от Православия. Но вообще Православные очень умные, и все читают Гоголя. Как увидят Гоголя, так схватят и читают. Гоголь, конечно, плачет, вырывается, а Православные его держат и читают, пока всего не прочтут. А это, кстати, неумно: ведь Жыд! Но ведь факт: везде вижу тяжелых, налитых мудростью Православных, с Гоголем в руках. Идет такой Православный, несет Гоголя, и все читает, читает, наливается... У Жыдов, правда, есть Тора, и то не каждый Жыд ее ведает. Так, в основном подличают по углам. А у Православных и Гоголь есть, и мишна, и гемара, и Наше Всё.

Ночью того же дня.

Поймал Жыда. Взял Дойчмарки, эстонские кроны, календарик (запас не помешает). Жыд плакал, а я ничего не чувствовал!

23 ноября.

Насчет вчерашнего. То есть насчет Жыда, которого я... Бля. Вот теперь Почувствовал. Болит сердце, ноет душа, как будто сделал что-то плохое...

Купил себе новую корзину с хрустящим бельем. Тоже как-то... ну никак. Ни страха, ни радости. Просто ничего не чувствую. Хожу как отмороженный.

24 ноября.

Архангельск - чистый, хрустальный, архангельский и ангельский город. Всюду снега, снега, звенит капель, светит солнце, на дорогах гололедица. В синем-синем небе - такое сияние, что душа поет звонкой, радостной эстонской птыцей. Широка Православия, а другого такого града, как Архангельск, нету. В Берлине видел клюева, он в смазных сапогах и кацавейке мулил немца, пристоившись сзади. Немец кряхтел, а клюев ему подкрякивал. Вот и верь после этого людям.

25 ноября.

Поймал еще раз давешнего Жыда (у которого отнял календарик) и продал Православным. Православные охотно покупают Жыдов на кровь. Они ей красят Пасхальные Яйца, а, говорят, еще и добавляют в Пасхальные Куличи. (Хотя это вранье, ел я эти Куличи. Туда кроме соды и мыла ничего не добавляют.)

А впрочем, Жыды тоже хороши. Не люблю я Жыдов.

Вечером того же дня.

Окончательно решил проездиться по Православии. Посмотреть всю страну в целом, побывать везде, даже в местах баснословных. Начну с Берлина. Тоже ведь Православный город, как-никак. Да и традиция. Гоголь, говорят, проездился по Православии с Риму, да в Рим мне в лом. Я больше берлинский житель.

26 ноября.

Берлин. Смотрю новым взглядом. Город как город. Правда, всюду отплясывает андрей белый. Но с белым не страшно, а вот Берлин все-таки жуткое место. Всюду православные. На Вильгельмштрасса видел Гоголя и Штепу. Или, может, это был еще Гоголь? Нет, не должно быть. Гоголь ведь Жыд, его не может быть много.

Позже того же дня:

Быть Жыдом страшно, очень страшно. Это все равно как жить в Берлине. То есть конечно жить в Берлине страшнее, но все-таки быть Жыдом тоже очень страшно. Как Жыды вообще живут, не понимаю.

Вечером того же дня.

Ощущал в себе Православие минут семь или восемь. Потом заснул. Хорошо заснул, крепко, и даже во сне не описался.

27 ноября.

Был в гостях у Шындлера. Конечно, не просто так, а с деловым разговором. Он скупает Жыдов на кровь, но берет только оптом. Какой он нахуй после этого Православный. Где я ему столько Жыдов наберу. Наверное он сам из Жыдов. Но хорошо поет Берлинские народные песни. Я даже плакал немножко.

В гостях у Шындлера пописал и покакал. Так чисто, светло, и вода, и бумажка белая, и вообще все так культурно. Хотя я больше люблю поймать Жыда и поставить его чистить жоппу после всех делов. У Жыда язык мокрый, горячий, скользкий, по булочкам жоппы ласкает, в дырочку забирается. А бумажка - она сухая, от нее ничего не чувствуешь. Вот и вся хваленая ихняя цивилизация такая. Бумажная. Ненастоящая. Эрзац, как говорят Берлинцы. Очень точное слово.

28 ноября.

Окончательно решил съезжать в Православль. Все-таки Стольный Град Православии. Берлин и Архангельск остоебали. Правда тут есть одна хуйня: Православль зачарован Штепой, и попасть в него можно только с большого бодуна, никак иначе. А скока чего надо выжрать, нигде не написано. Даже Жыды ничего не знают.

29 ноября.

Купил себе свежих хрустящих сорочек и гулял с корзиной по Вильгельмштрассе. Потом почувствовал в себе Православие, минут пять чувствовал, но очень сильно. До того проняло, что корзину выронил. Потом пришел в себя, чую - на корзине ведь сижу. Все сорочки помялись, а самая Крахмальная аж треснула поперек себя. Злой был страшно. Ну, думаю, его на Хуй, Православие. Но вовремя опомнился: если не буду Православный, так ведь немедленно стану Жыдом, а то и Хуже Жыда. Лучше даже и не пробовать.

30 ноября.

Бля, что делается-то! Штепа зачаровал Берлин, так что теперь там полный пиздец. Зато, говорят, разочаровал Православль, а значит по нему можно и тверезому проездиться. Завтра же поеду в Православль, пока Штепа опять чего не выкинул.

Позже:

Ощутил в себе Православие и решил выехать сегодня.

31 ноября.

Приехал. Города почти не видел. Не могу ходить по Православлю, все время схватывает живот и ощущаю в себе Православие. Ну такое место, видимо, Православное. Отпускает только возле Вильгельмштрассе (тут она тоже есть). Улица полна народу, все писают и какают, прям как в Берлине. Видел андреябелого, он летал над чужим говном и что-то оплакивал, как демон, взмахивая фалдами. Засмотрелся, а тут какие-то Жыды спиздили у меня корзину с бельем. Тут надо держать ухо востро, ведь Столица!

Вечером того же дня:

Нет, все таки есть на свете справедливость. Иду в потемках, слышу - хрустит. Явно Крахмальная сорочка. Бля! Жыд. Нацепил на себя мою сорочку, и думает, я не услышу. А сам трещит на весь Православль. Мудила. Отнял у него белье и календарик.

32 ноября.

Видел сегодня Штепу. Он ехал в кабриолете вместе с Гоголем и явно плел какие-то козни. Потом Гоголь вылез на Вильгельмштрассе пописать и покакать, а Штепа ухмыльнулся этак демонически, взял да и уехал. Называется Православный, а по-моему - Жыд и Хуже Жыда.

2 декабря (раньше какую-то Хуйню прописал)

Бля! У давешнего Жыда оказался какой-то сраный самодельный календаришко и там какая-то Хуйня понаписана. Пошел и продал его Православным за Дойчмарки. Теперь смотрю только в свой.

Интересно, кстати, что Православные делают с календариками? Но берут охотно.

З декабря.

Замечаю, что Жыды живут своей непонятной жизнью... Зачем, почему - неизвестно. Я как-то ходил в Берлинский университет, спрашивал - зачем Жыды? откуда взялись? Все смотрят на меня, как на дурака, но толкового ответа я так не дождался. А говорят - немецкая наука, немецкая наука... Дрянь, а не наука. Вот Православные - те всё знают, только сказать не могут. То есть, конечно, говорят (многие Православные разговорчивые, даже слишком, я бы заметил), но как-то странно. Типа: "Жыды заводятся от Жыдовства, а Жыдовство происходит от Жыдов". Вроде бы и логично, но чего-то недостаёт до полного интеллектуального удовлетворения. Наверное, всё дело в этой асимметрии: Жыды - заводятся, а Жыдовство - происходит. Если бы Жыды происходили от Жыдовства, а Жыдовство - от Жыдов, было бы понятно. Я специально выяснял: может, так? Нет, говорят Православные, не так. Вот именно что Жыды заводятся, а Жыдовство, соответственно, происходит. Это, типа, Православное учение на эту тему и есть.

В общем, я хуею.

4 декабря.

Чувствую, что Православие мне остоебало. Это хорошо: значит, оно во мне укоренилось настолько, что уже!..

Или нет, не хорошо. Если опять почувствую в себе Православие, чего делать буду? Тем более критические дни приближаются.

5 декабря.

Сегодня особенно остро ощущал в себе Православие. Это бывает не всегда, а только по таким дням.

Зато Жыдам-то как хуёво! Некоторые даже в змеюк превращаются и за муди кусают себя и других, которые не превратились. Чтобы и те восчувствовали. Вот, бля, все-таки есть у Жыдов этот самый ихний Жыдовский коллективизм.

6 декабря.

Берлин - страшный город.

2

С ПОХОДОМ НА РУСЬ

3 января.

Больше всего на свете я люблю Русь. Тут, вдали от нея, я почти и не думаю о ней, а что скукожившись, что растопырившись, всё едино - и всё снедаем я бедами и тоскою по какой-нибудь прилучившейся к сердцу Хуйне. Но в эти горькие и светлые мановенья души, когда Православие овладевает сердцем, я хуею от неё и тоскую по ней.

Здесь, в Берлине, все время идет мелкий дождь. В мокрой черной брусчатке Вильгельмштрассе отражаются огни газовых рожков. Ближе к ночи берлинцы выходят на Вильгельмштрассе пописать и покакать перед сном, но сейчас, в предвечернее время, здесь почти никого. В пронзительной тишине слышно, как шуршат дутые резиновые шины кабриолетов, да далекий звон чьей-то струи… Это ссыт на мостовую маленький Жыд. Вот к нему подошли Православные, окружили, и стало тихо. Я стряхиваю последние капли и иду домой. Какать сейчас не хочется: нет настроения.

4 января.

Дождь, дождь, дождь. Вот и сейчас, я смотрю в окно, и вижу, как под струями дождя мокрой вороной мечется Штепа - туда-сюда, сюда-туда. Скрылся за углом. Проходимец. И, хуже того, Рыгионалист. А вон Андрей Белый (скотина такая) - летает, как всегда, над говном, щас вот сердце выскочит из Жоппы и запрыгает прочь, расшибаясь о камни мостовой, оттого-то Андрей Белый (скотина такая) упадёт, претыкнется растопыркой о бульники, и, прыгая, как жаба, бросится его ловить… надо же, поймал, проглотил… - нет, опять выскочило. Сердце шлепает по камням, брызгая кровью во все стороны… опа, схватил… выскользнуло… шлёп, шлёп… а, вот оно прилипло к несвежей какашке… дёргается, дёргается, а никак не отлипнет… - поймал, проглотил… понесся опять куда-то. Опять никого. Я сижу у себя и мечтаю о Руси.

О, Русь! Далёко ты от злого Берлина! Я люблю тебя, Русь, я чую, верю, знаю, что и щас и всегда над бескрайними равнинами твоими не заходит Солнце. На Руси - вечный полдень, вечный полуденный свет разлит над безокраинностью ея. Редкая птица долетит до середины Руси, а если и долетит, то очаруется и кончит прямо в полёте, но не упадёт, о нет, о нет, а застынет в пронизанном сиянием воздухе на полувзмахе крыла в вечном своём оргазме. О Русь! О Русь! Бескрайняя, златая, благоуханная. Идешь, не сворачивая, по вечным твоим полям, по бескрайним твоим просторам, и нежит тебя тишина златого полдня, звенят шмели, колосятся колосья, и всюду - Страусы и Лемуры, Страусы и Лемуры.

Как хочется какать! Но ещё нельзя: на Вильгельмштрассе темно от людей и Жыдов, и кто-нибудь обязательно нассыт на манжеты, когда станешь оправляться. Ну да это ещё что. Вот недавно молодые немцы взяли манеру срать стоя. Отцы города, конечно, тут же запретили, но чихали эти юные бурши на начальство! Вон, даже отсюда видно, как в темноте белеется чья-то молочная Жоппа, даже, кажется, видно, как лезет изпромеж растопыренных булочек тонкая слизистая фекалия. И это называется хвалёная немецкая дисциплина! Слов нет.

Ночью того же дня:

Пошел было покакать, но опять не было настроения, и я с полдороги повернул домой.

5 января.

Берлинская молодежь - это вообще беспредел, просто тупые ублюдки. Нехорошо, конечно, так называть Православных, но что поделать: против правды не попрёшь. И язык коверкают страшно. Вот, к примеру, взяли моду называть хуйню - "хуёной". Хуёна! Тоже придумали. Такого слова-то нету. А скажешь по-старому "хуйня!" - глумятся. Хуёна, мля. Придумают тоже. Хуёна! Ну я не знаю, как так можно. Всё не по-человечески, не по-Православному даже. Не говоря уже о приличиях. Газеты берлинские, конечно, по-прежнему пишут "хуйня", но таблоиды вроде "Зайн унд Цайт" уже кое-где "хуёну" подпускают. Ну, "S&Z", конечно, газетёнка грязная (её издаёт Мартын Хайдеггер, а это всем известно что за фрукт), но всё же. Никакого уважения к языку Гёте и Шындлера.

Я это к чему. Сегодня зашёл в ресторацию, так там официант меня спрашивает, какую хуёну я буду брать. Ну я на него посмотрел… он всё понял, конечно, но виду не подал. Хуже Жыда, мля.

Нечего сказать, порядочки. Те ещё порядочки, как я погляжу.

6 января.

Чувствую какое-то разочарование в Жыздни. Например, меня совершенно перестали волновать крахмальные сорочки. Раньше, как надену, аж дрожу… а сейчас - ну никак. Просто никак. Гитлер меня тоже уже давно не волнует. В чём же дело? Неужели я совсем-совсем перестал быть Жыдом? Неужели во мне осталось одно только Православие?

Вот, значит, как это бывает…

Вроде и боязно, а вроде и ништяк.

Даже непонятно, чего это я нашел в этом Жыдовстве?

7 января.

Наконец, посрал. Гляжу на мир новыми глазами. Как, однако, меняется состояние духа до и после!

В частности, чего это я прицепился к молодым? Ну говорят они всякие слова… так всё равно ведь понятно. Мы в своё время и не такое вытворяли.

А если разобраться, главное ведь что? Рыгаловку - пьют. Жыдов - бьют. Православие - славят. Ну и хуйли.

Вечером того же дня:

Ну да, вроде бы всё так. А всё-таки чего-то в них не хватает. Хуй проссышь. Но чего-то нет. Вроде всё есть, а чего-то нет.

А может, и Хуй с ним, есть оно или нет его?

О, точно, бля, всё, допёрло. Этого-то у них и нет. То есть вот чтобы на всё насрать и ну и Хуй с ним. То есть опять же не так, на всё насрать они как раз могут. Это запросто. А вот чтобы ну и Хуй с ним - это нет.

Или это я Хуйню спорол? А, всё равно ну и Хуй с ней.

8 января.

А ведь правду говорят, что немцы никогда не кончают. Я тоже вот замечаю. Ебёшь немца, ебёшь, хоть три часа его еби, борова, а он только кряхтит да ёрзает. Хоть весь Хуй сотри об его Арийское Очко, а никакого Смыслу. Разве что усрётся. Немцы для того и ебут друг друга, а потом сразу на Вильгельмштрассе: обдристацца, да свежий кал положить. То есть для Здоровья, а не для Удовольствия.

На Руси, правда, все кончают, даже пословица есть: "На Руси и немец кончает". Но на Руси-то кончают не от Ебли, а от Святости.

А вот с Жыдами непонятки. То ли им Нравицца, то ли не Нравицца... Сколько Жыдов выеб, а всё никак не разберусь.

11 января.

Бля. Только что увидел, что календарик кончается. Кинулся искать какого-нибудь Жыда, чтобы отнять, да все Жыды куда-то попрятались. Ничего, не сегодня, так завтра что-нибудь придумаю.

3 июля.

Ох, дела! Сколько же я не вёл дневника! А сколько всего было-то! Просто даже и не знаю, с чего начать: мысли разбегаются, да и Серебролишныйзад сидит под столом и делает мне по-французски. Она так всегда: если не спит и не рисует зажглянку, то сразу кушать, причём норовит не в письку, чтобы долго не вылизываться, а обязательно по-французски, или ужо в Попицу, а если я ей не даю, бежит на улицу, приставать к немцам или к Жыдам. Я уж её объяснял, что это нехорошо, а толку? Вот всегда так.

Начну, однако, по порядку. Ой, кончаю!

Потом напишу, кончил, сил нет.

5 июля.

Придумал новое Нервное Удовольствие: водить мизинцем по Жоппе. Нужно, чтоб на Жоппе были сатиновые Трусы, а мизинец непременно с ногтем. Удивительно волнует. Вчера весь день этим занимался, и сегодня утром тоже. Это тебе не грязные немецкие развлечения. Правда, Серебролишныйзад обиделась. Она приставала-приставала, да так и пошла себе, рисовать зажглянку.

Ох, спалит она что-нибудь, а мне потом отвечать.

Да, чего было. Даже не знаю, с чего начать. Наверное, с того, как я отобрал у семи Жыдов Серебролишныйзад. Хотя, в общем, ничего такого особенного не было: ну, отобрал и отобрал. Что про Жыдов-то писать? Жыды, они и есть Жыды. Помню, один немец всё доёбывался, откуда Жыды берутся. Во, бля, тупые. Жыды сами разводятся, это любому Православному известно. Вот хорошо, что я Православный: как почувствую в себе Православие, так потом два-три дня хожу страшно умный, иногда даже думаю, что я Сверхчеловек и мне Всё Позволено.

8 июля.

Сегодня принял Окончательное Решение: иду на Русь.

Серебролишныйзад, конечно, сиповка. Опять у Жыдов брала, пришла аж вся лоснящаяся.

12 июля.

Сегодня совсем уж собрался идти на Русь, но вместо этого весь день ебал Серебролишныйзад, напоследок. По дороге-то придётся Жыдами обходиться, а ведь это совсем не то.

Вечером того же дня:

Решил взять с собой Серебролишныйзад. Она, правда, аж крыльями захлопала от возмущения, шерсть на загривке вздыбила, и устроила мне натуральный бабский скандал. Отвлекалась только для того, чтобы сделать мне по-французски. Всё равно настроение испоганила.

Бля, я охуеваю, девке ведь ещё и года нет, а у неё уже всё серьёзно, по-взрослому так.

13 июля.

Ничего особенного. Правда, после Серебролишныйзад (сначала она меня мурыжила язычком, а потом я её по-простому оттарабанил), ощутил в себе Православие.

А каково же на Руси будет? Даже и представить себе не могу.

15 июля.

Ну вот, наконец, можно и по порядку. Значит, так. Где-то с середины января я остался без календарика, а в Берлине это полный Пыздец...

Блин, опять какие-то проблемы... Серебролишныйзад, кажется, орёт.

Ну вот. Серебролишныйзад нарисовала зажглянку и пописала на неё сверху. Чуть пипку себе не сожгла. Ну чего с ней сделаешь? На зажглянку если уж писать, так снизу. Правда, снизу я не умею, а Серебролишныйзад фиг чего объяснишь.

Ох, не будет у меня с ней покоя. Надо бы её того...

Нет, она хочет по-французски. Голодная девочка.

16 июля.

Всё, послал все дела на Хуй, пишу.

Сначала про Серебролишныйзад. 

Серебролишныйзад - Писюндра. Это такая Греческая Животная, правда она не совсем Животная, в частности - умеет говорить, но в основном всякую дурь. И ещё рисует хорошо. Правда, Серебролишныйзад какой-то Давай-Лама (чмо страшное, Серебролишныйзад говорит, у него малофья горькая была от старости) научил рисовать зажглянку. Ну такая Хуйня типа Мандула, бля, ну зажглянка она и есть зажглянка, чего тут пиздить-то. В смысле Хуйня такая, типа Мандулы, и если её нарисуешь, она загорается, на чём бы ни нарисовать. А Серебролишныйзад это дело обожает, ей просто по кайфу зажглянку рисовать. Весь Берлин могла бы спалить, Сучка недоделанная.

Правда, она скорее на кошечку похожа, а не на сучку. Такая, типа, кошечка с крыльями. Говорят, когда Писюндры вырастают большие, они темнеют шерстью и называются Сфинксами. У них ещё привычка прохожих заёбывать всякими дурацкими вопросами. В общем, чего там говорить? Вот, значит, такая она. 

Имечко у неё, конечно, так сразу не выговоришь. Я её всё пытался "Серой" звать, или там "Лишей" - нет, бля, ей полное имя подавай. Ничего, привык. Жыд - он ко всему привыкает.

Ну, значит, так. Серебролишныйзад, когда маленькая была, кормилась у семи Жыдов. Да, забыл сказать: писюндры ваще питаюца человечьей Малофейкой, тоесь Спермой. Но Жыдовскую тоже кушают. И, значица, для ентих дел у неё все дырочки заточены просто Охуительно, и Писа, и Попа, но особенно ротик. Это Ну Ваще.

Енти самые семь Жыдов её пО трое ебли, а остальные тёрлись. Ей-то хорошо: лежи себе да сперму с шёрстки слизывай... Ну а потом... потом напишу, лады.

Ох, какая у неё шёрстка мягонькая.

Хотя, конечно, сиповка. Сука и Падла.

Вечером:

Напоследок решил проездиться в кабриолете. Если в попутчики Жыд попадётся - ваще хорошо. Отниму у него Дойчмарки, а если календарик случится, то и календарик.

17 июля.

Бля, на Хуй!!! Ебись всё Жыдом!!!

Сначала Серебролишныйзад стошнило в кабриолете. Потом мы пошли пешком, так она зашла за кустик, вроде как поссать. Я пошёл тоже, так она отсасывала у какого-то бобика. Или шарика. В общем, у какого-то сраного Пердель-Терьера. Бля! Я хотел Перделю дать пизды, так он мне чуть в Жоппу не вцепился. А эта Падла валялась в кустах, поджав лапки, и хихикала. Аж животики свело от хохота.

В общем, у меня с ней всё кончено.

18 июля.

Вырезал себе посох из Граба. И очень кстати: тут же отпиздил им Жыда, который хотел мимо меня проскочить незаметно.

Всё! Надо отряхнуть с себя ветхого человека. На Русь!

19 июля.

Не могу жить без Руси. Теперь, когда я лишился Серебролишныйзад, у меня осталась только Русь.

Я иду один. Правда, по Вильгельмштрассе бродят Калики Перехожие, тоже идут на Русь, но они какие-то мокрые, вонючие, неприятные в общем. Говорят, у них принято Ссать и Срать друг на друга. Это, конечно, очень Православно и Всё Такое, но после этого их даже ебсти, и то противно.

Не то что Жыды. То есть они, конечно, Жыды, и всё такое, но зато они мажут Жоппу Опольдекоком. Совсем другие ощущения.

О! Жыд на дороге мне попался. Я у него отнял Дойчмарки, и на всякий случай календарик. Во, бля, навострился: отнимаю у Жыдов календарики, и даже ничего не чувствую, ни теперь, ни после. Наверное, я всё-таки Сверхчеловек и мне Всё Позволено.

Хотел было отпетрушить в Очко, но после Серебролишныйзад как-то так… я бы сказал, посредственно.

20 июля.

Опять неприятности. Переломал посох об какого-то Жыда, некстати подвернувшегося под горячую руку.

Ночью:

Сегодня, наконец, посрал от души. Сел прямо посреди Вильгельмштрассе, под звёздами, срал и плакал. И так было сладко на душе. Даже простил того Жыда, об которого переломал посох свой.

А потом ощутил в себе Православие и чуть не хряпнулся мордой в Говно. Хорошо, поскользнулся на чьёй-то дристне, и хряпнулся в другую сторону. Да, это тебе не Берлин, там куда не хряпнись, везде накладено. Цывилизация. А тут места пошли дикие.

22 июля.

Вчера прибился к маленькой группе Калик Перехожих, от которых не очень воняло. Все идут на Русь, и, кажется, очень решительно настроены.

Но всё равно… Плетусь среди этих вонючих мужиков, и думаю, сколько же во мне гибнет нерастраченной нежности…

Русь, Русь моя! Одна ты, бескрайняя, благоуханная, залитая вечным полуденным солнцем вселенная бескрайних волнующихся трав, Степь Да Степь Кругом…

Бля, вот всегда так! Только Войдёшь в Настроение, и сразу какая-нибудь погань в голову лезет. Вот вспомнилась некстати агляцкая припевка: "Стэп Бай Стэп" чево-то там, забыл, бля, не помню. Не помню никогда такие вещи. Протяжно так поют. Помню ещё Агляцких Матросов, что стояли около Вильгельмштрассе - огромные, бородатые, в треугольных шляпах, - показывали пальцами на аккуратных немцев, которые писали и какали, и громко бесстыже ржали, хлопая себя по тугим ляжкам.

Говорят, Агличанцы срут каждый в свой особый пакетик. Это у них от Индивидуализму. Они там у себя в Агличании все такие, наособицу, никому не доверяют, подозрительные ужасно, и всё только по Закону делают, даже разговаривают друг с другом только в присутствии Стряпчего и Двух Свидетелей. У них в книге "библии" написано: где двое или трое, там и Стряпчий среди них. Так и живут. Вот и в той компании рядышком стоял Стряпчий (худой такой, длинный Жыд) и ещё какие-то два Жыда рядышком ползали на сворках, наверное эти самые Свидетели и есть.

Некоторые умные немцы (которые Православные) иногда рассказывают такое дело, что Жыды вообще вывелись из Стряпчих и прочих Юристов, и кивают в этом смысле на Агличанцев. Естественно, не при Агличанцах. При Агличанцах лучше вообще молчать в тряпочку: у них же всегда Свидетели Есть и Всё Записано, так что потом не отвертишься. Агличанцы с чужого базара и живут. Чуть что кто скажет - всё, Пыздец, по судам затаскают.

Помню, мы с Серебролишныйзад вечером вышли пописать, так там прямо посреди улицы стоял Агличанин, смотрел, как Православные Жыда ебут, хохотал, в бороде скрёб, а сам чтобы со всеми - ни-ни. Говорят, Агличанцы до того дошли в своём Индивидуализме, что вообще всегда только по-двое Ебуцца. Ну это уже хуёна какая-то…

Бляяя. Вот опять это поганое слово написал. Хуйня, а не Хуёна. Нет такого слова в Немецком.

И про Серебролишныйзад нехуй вспоминать. На Русь надо идти, о Православии думать, а не о бабах.

А всё-таки без неё плохо.

24 июля.

Что известно точно? Ничего.

Вот, говоря, Русь начинается там, где кончается Вильгельмштрассе. Хорошо, допустим. Но идти-то скока? Вот уже и Берлин кончился, а Вильгельмштрассе всё идёт, и всё такая же зассаная и засранная. Экие аккуратные эти немцы. Нет бы у себя на огороде погадить - ну как же, идут в общество. Одно хорошо: селяне дружелюбны и неиспорчены, и никто тут по-берлински не Выкаблучивается. Никто не скажет "хуё-о-на", нет, все говорят "хуйня". Правильный народ, крепкий. Сельский.

Ночью:

А вот места тут опасные. Только что одного Калику Перехожего во сне задрочила дрочундра. Это такая дикая тварь, типа белки, маленькая, блядь, но очень хищная. Кушает сперму, как писюндра, но не по-доброму, а подкрадывается к спящим, залезает в порты, и ну лапками дрочить Хуй, только малофейка брыжжет. И не сгонишь ведь - укусит, а зубки у неё вострые, бля. Пока сыта не будет, так на Хую и сидит, только лапки мелькают. И не устаёт ведь, падла. Да, голод не тётка.

Жыдов она почему-то не трогает. Наверное, потому что они все обрезанные, и их ей дрочить неудобно.

Калика теперь бедный еле плетётся. Голодная, видать, попалась.

Хорошо, что мне бояться нечего.

Очень скучаю по Серебролишныйзад.

30 июля.

Несколько дней не писал. Да вроде и не о чем было. Подумываю отстать от Калик: очень уж развонялись.

Места совсем пошли дикие. Местные даже не ходят на Вильгельмштрассе. Иногда идёшь, а на мостовой две-три лепёшечки сохнут, и всё. Небось, по углам срут. Прям как в Архангельске.

Хотя нет, в Архангельске даже попристойнее было. Всё же люди старались. А тут…

31 июля.

Бля. Пиздец календарику. И ни одного Жыда вокруг.

Ну что ж, подведём итоги, потому что Хуй знает когда мне их ещё подвести. Жизнь сложилась не так, как я ожыдал. Но кое-что в ней было. Самое главное - я стал Православным. Редкий Жыд находит в себе силы ощутить в себе Православие. Да что там. Даже читать научиться и то никак, только тору и агаду. А вот Православные от постоянного чтения Гоголя все умные. Правда, считать не умеют, но это потому, что у них нет календариков. Зато Жыды считать умеют, поэтому Православных всегда Наёбывают, а Православные зато их Ебут, и в этом состоит круговорот жизни.

То есть он ещё много в чём состоит, но и в этом, наверное, тоже.

Что-то я не о том пишу. Мне важно подвести какую-то черту, сказать о себе что-то главное. Но вместо этого в голову лезет всякая Хуйня. Хочется срать. Жоппа, опять же, чешется. Ну и Серебролишныйзад, конечно, как же без неё.

А ведь из этих мелочей и состоит Жызднь.

Наверное, всё правильно. Всё так и надо. Надо Всё Принять и Всё Простить.

Но с другой стороны мне кажется, что я Сверхчеловек и мне Всё Позволено.

Наверное, надо как-то соединить в себе, совместить эти идеи, и тогда я обрету Целостный Гештальт, про который в торе и агаде писано, что нехуёвая это вещь.

Хуй знает когда. Месяц вроде ближе к осени.

Бля. Совсем опростился, оправославнел... Волоснёй весь порос, бреду с Каликами Перехожими, день от ночи уже не очень отличаю… только лето от зимы, наверное. Ни одного Жыда кругом, глухомать. Или глухоманя? Бля, слова забывать начал. Забыть бы слово "бля"... Но это вряд ли.

Почитать бы Гоголя, но он тут ни разу не бывает.

Хуй знает когда. Вроде осень.

Леса кругом, леса. Бреду на Русь, а все мысли о Серебролишныйзад. Выебал какого-то Калику, ничего не почувствовал, но вроде не противно.

Всё вокруг как-то волшебно меняется. Но мне Похуй.

Хуй знает когда. Вроде осень всё ещё, но нет уверенности.

Попались какие-то дикие Жыды. Называются Берендеи. Ну я их конечно побил, поотнимал Дойчмарки (у них немножко было), но календарики у них, оказаца, гвоздями к Жоппам прибитые. Зато живут по-братски: каждый у другого календарик смотрит, куда ж деться, раз Жыды.

Попытался хоть глянуть, Какое Сегодня, но у них и календарики по-берендейски написаны. С горя выебал того Жыда, у которого календарик смотрел. Так тот аж испучился от удивления. Они, оказацца, не знали, как это можно друг дружку в Жоппу ебать, ну дикари, я ж говорю. Но понятливые. Тто сразу побёг к другим Берендеям, а когда мы уходили, они там уже эдак славно возились, просто Сердце Радуется. Вот так, вроде, идёшь, ничего такого не думаешь, а сам Распространяешь Цывилизацию. Я даже загордился немножко.

Не знаю когда. Холодно.

Всё бредём. Выебал намедни ещё одного Калику, аккуратно так очко ему отделал, тот долго кряхтел, а потом расчувствовался, разговорился. Выяснилось, что в прошлой жизни он был дендропроктолог, но теперь, дескать, реформы-хуёрмы, и кому теперь нужны дендропроктологи, даже с опытом, да в общем понятно, ну он, естесстно, потусовался, там-сям поработал, в общем, понял, что всё это не его. Да и Берлин остопиздел. Свалил в Архангельск, там тоже потусовался, в общем, говорит, там всё та же лажа, вид в профиль, а потом он стал Православным, почувствовал тоску по Руси, ну, на всё наклал, и вот идёт на Русь.

Обычная история.

Скучно, братцы, мы живём.

Хуй когда. Снег идёт, зима, наверно.

Даже берендеи кончились. И леса тоже как-то. Дикое поле.

Совсем я стал Православным. Слова разные забываю. Вот недавно бреду и думаю, шо такое "хуйня"? И никак не соображу. Мучился, а потом вспомнил, что это Хуёна.

Не знаю когда. Снезно.

Влоде узе буквы забывать стал.

Так и умлу один. Куда я бледу? Зачем?

1 января.

Бля. Столько всего было, ну просто даже не знаю, чего и писать-то, с чего начать. Говорю я пока плохо. Холодно жутко. Серебролишныйзад как-то нацарапала коготками на снегу зажглянку, снег горит серебристым пламенем, но почти не греет.

Сил нет писать.

Я и ебусь-то еле-еле, только по необходимости: ей же кушать надо что-то.

Хорошо, Жыда словил, календарик отнял. Совсем по-другому себя почувствовал.

3 января.

Всё так же глухо. Однако, в поле попадаются Жыды. Отнял ещё один календарик и дойчмарки. Посреди степи однажды попался Агляцкий Паб, но там не было ни одного свободного Жыда, а только Агличанцы и куча Стряпчих. Бля, рожи наглые, не могу.

Серебролишныйзад очень ласковая. Мы с ней, можно сказать, нашли друг с другом какое-то взаимопонимание. Хотя когда она в этом Пабе ужинала, мне было как-то не по себе. Потом ещё мне жаловалась, что у Агличанцев Хуи кислые. Тоже мне, Проблемму себе нашла. Я как подумаю, что она у этой сволочи в рот брала, мне сразу противно делается. С другой стороны, я ведь тоже не рог Амалфеи, или как её там, ну козы этой греческой, бля. Так что приходится ей, что поделаешь: кушать-то надо. Она и так слабенькая...

С другой слабенькая-то она слабенькая, а как где кому пососать - это мы лапками топ-топ, крылышками хлоп-хлоп, не угонишься.

И рожа, рожа у неё после этого такая довольная! Тьфу.

5 января.

Серебролишныйзад, конечно, жалко. Она мне вчера рассказывала, как один Жыд не мог кончить и со злости нассал ей в рот, так она чуть не умерла. Она вообще не переносит вкуса мочи. У меня если капля останется висеть, или даже просто от Хуя плохо пахнет, нипочём в рот не возьмёт, а всё писечку подставляет или там Срачку, лучше уж потом вылижет. Хотя странно: Говна она тоже не любит, а у себя в Попице вылизывает да выкусывает за милую душу. Вот сейчас сходила, так лежит себе на бочку, крылышки подвернула, и вылизывается. Чистюля.

Я уже и не помню, как это я её подобрал: тогда у меня не было календарика, я и думать-то толком не мог, только чувство голода и чувство холода. Как это всё так получилось. Калики Перехожие все сгинули: кто замёрз, кого-то съели Жыды. Последнего Калику я сам доел, кажется. В другое время, конечно, побрезговал бы, а тут до того опростился, что скушал, и вроде даже ничего.

Она говорит, долго тусовалась с какими-то бобиками, но против природы не попрёшь, опять пришлось идти к Жыдам, в общем по рукам пошла девочка. Ну а потом обычная история.

7 января.

Приснился сон. Арлингтонское Кладбище. Из могилы вылазит "ленин" и идёт срать на могилу "линкольна". Потом залазит обратно, а из могилы вылезает "линкольн" и идёт срать на могилу "ленина". А когда залазит обратно, плита перевёртывается, и всё ленинское говно стекает вниз. Тогда "линкольн" лезет в могилу "ленина", выкидывает оттуда этого самого "ленина", а сам забирается туда. И был голос: "Так тому и быть до скончания дней".

Интересно, во сне я знал, кто такие "ленин" и "линкольн", а как проснулся, забыл напрочь, хоть убей.

К чему бы это?

10 января.

Откуда-то слышал колокольный звон. И тут же по Вильгельмштрассе пронёсся Штепа. Я ему обрадовался, как родному. Если Штепа бегает, или там Андрей Белый (скотина такая) пролетит, значит, близки какие-то селения.

Серебролишныйзад говорит, что больше у собачек не берёт. У неё от собачьей спермы расстройство желудка делается. Ага, а от Жыдовской ничегосики, только слюнки текут. Всё ж таки Сука и Падла.

Вечером:

Вот же надо так наебнуться! Я уж думал, Русь недалеко, а это Архангельск.

Ночью:

Бля, ну Хуйню-то какую сморозил, прям Хуёну какую-то! Какой к блядям Архангельск! Архангельск в другой совсем стороне. То есть если пиздюхать по Вильгельмштрассе назад через Берлин, то можно до Архангельска дойти. Хотя на самом деле это, может, и враки. Не знаю точно, но, по-моему, никто не доходил. В Архангельске обычно просто оказываются. А дойти до него - это даже непонятно, можно ли.

И при чём тут Штепа?

9 марта.

Долго опять не писал. Ну обстоятельства такие были.

Вчера мы с Серебролишныйзад сожгли Китежбург.

Заманил нас туда Штепа. Ну я вам доложу! Настоящее Ёб Твою Мать, бля буду.

Потом запишу, не сейчас.

10 марта.

Ффу! Гадость какая. Вроде и выбрались мы оттеда, а всё никак не отойду. Серебролишныйзад, та вообще сама не своя.

Бля.

Буду по порядку.

Китежбург - то ещё местечко... Вообще-то сверху это просто большая яма с Говном. А внизу Город плавает.

Говно, я так понял, в яму сливают Жыды, воруя его по всему Вильгельмштрассе. Я-то всё думал, куда оно девается? А сверху Штепа всё зачаровал, так что вроде спервоначалу всё кажется гладко. Путники себе идут, и видят - бля, Вильгельмштрассе заворачивает! Ну, это вообще дело невозможное, Вильгельмштрассе вроде нигде не заворачивает, не должна заворачивать, это же Вильгельмштрассе, её немцы делали, какие на Хуй повороты. Но вот заворачивает вроде, надо же глазам верить. Ну и верят, бля. И попадают. Я тоже поддался на такую Хуйню, пошёл, ну и провалился в Говно, - а там Китеж.

Ну, про Китеж надо долго рассказывать, сейчас некогда. Но ведь что самое подлое. Кажется сначала, что ты прям на Русь попал, до того там всё Православно. Да только не Истинное это Православие, а "Православность" гребучая. Вроде разница с Гулькин Хуй, а в результате всего получается не Православие, а полная Хуйня. Это как, ну я не знаю, Дырьжаба и Дырьжабность. Тоже разница. Дырьжабу даже иногда ебать можно, хучь и зелёная и склизкая. А Дырьжабность, бля, сама тебя выебет. Да.

Вот хуже нет, когда Покушаюца На Святое. На Русь. На Православие. На Деньги. На Честь. На Дырижабль. На что-то такое, без чего жить - нельзя. Просто нельзя. Точка.

Хорошо хоть, Серебролишныйзад может зажглянку нарисовать на чём угодно. Однажды она смеху ради её на воде нарисовала, в луже, так вся лужа нахуй выгорела, яма пустая осталась, только иней по краям…

Потом напишу про эти дела, сейчас не могу, очень уж погано на душе делается.

11 марта.

Ночью приснилась мне Серебролишныйзад, которая говорила: "То, что открыто тебе, открыто и мне. Кто я?" Я застремался, тут-то сон и кончился.

К чему бы это?

Наверное, это Подсознание.

Может, это как бы намёк на то, что я Сверхчеловек и мне Всё Позволено?

12 марта.

Ночью опять приснилась мне Серебролишныйзад, которая говорила: "То, что открыто тебе, открыто и мне. Кто я?" Я припомнил, кто такая Серебролишныйзад по жизни, и честно ответил: "Сука и Падла".

И проснулся радостный. Прям с восходом Солнца. И что бы вы думали? Как проснулся, так сразу и ощутил в себе Православие. И до того было хорошо, что ну просто неописуемо, и всё тут.

Вот, бля, тонкая собачья разница: "сон кончился" - это одно. А проснуться - это вовсе другое. Жыды, те ваще никогда не просыпаются. У них просто сон то кончается, то начинается, то опять кончается, и так далее.

Им это, правда, Похуй.

В том и сила Жыдов, что им всё Похуй (кроме денег, ну и конечно календарик, без него никак, ясный пень, бля).

13 марта.

Всё думаю о своём сне. Убеждаюсь, что это было серьёзное Испытание. Мораль: надо всегда, во всём, везде, и во всех случаях, быть Православным. А Православный, если ему задают вопрос, думает не чего ответить, а кто спрашивает и какого Хуя ему ваще надо.

14 марта.

Опять увидел, что Вильгельмштрассе вроде бы заворачивает (налево). Хуюшки, меня не проведёшь! Пошёл прямо. И точно: через пару часов понял, что опять иду по Вильгельмштрассе. Да, Православие - это тебе не Хуй Собачий!

А всё Штепа воду мутит.

20 марта.

Русь моя! Русь моя! Серьце поёт, Серьце чует - Русь близка, она уже не за холмом. Серьце говорит - пора, Серьце просит приюта.

Люблю тебя, Русь, люблю твой вечный полдень, вечный полуденный свет разлит над безокраинностью твоея. О Русь! О Русь! Бескрайняя, златая, благоуханная. Вечно бы я бродил по вечным твоим полям, по бескрайним твоим просторам, и чтобы нежила меня тишина златого полдня, и чтобы звенели шмели, колосились колосья, и всюду - Страусы и Лемуры, Страусы и Лемуры.

О, пойте мне, Страусы и Лемуры, пойте же мне ту вечную песню, вечную песню о вечной любви. Пусть сплетаются ваши голоса, возносясь к неподвижному, звенящему златому небосводу, где Соньце и Луна сияют немеркнущим светом, заливая светом бескрайние пространства Святой Руси.

Русь! Русь! Ты уже не за горою!

21 марта.

Соединился с маленькой группкой Калик Перехожих, кые миновали мерзопотный Китеж и не пошли Налево. Оттель, говорят, никто ищо не возвращался.

Серебролишныйзад обожралась, потом ей стало плохо, только к ночи заснула. Маленькая моя…

Ночью, при свете зажглянки:

Вот ещё одна история - рассказал старый Калика, как он в Калики подался.

Вот, говорит, такая история - барыня мне повелела стеречь прогреб, куда мы дурня посадили. Ещё была у нас наймичка рябая, баба глупая, та легла на крышку, подстилку под себя подоткнула, чтобы, значит, ежели задремлет, очнуться, когда дурень биться зачнёт. Он же, дождавшись ночи, молитвами иссушил доски, так что крышка расселась, и спящая наймичка упала, изломавши деревом тело, вниз. Дурень выбрался и был таков. Утром узнали, что он с собой Котёл уволок. Барыня хотела броситься в прогреб да там и помереть, да мы не дали, а чтобы она чего над собой не сделала, повязав, в тот же прогреб и кинули.

Дурня потом на реке видели: котёл он, видно, нёс в узле вместе с буквами. Мы берегом пошли к морю, потому как за море плыть часа четыре, не меньше, разве только сильно молиться. Дурень забрался в кусты, и там, стуча буквами по котлу, пробовал взять распевец о море, ну как ветер дул над морем и из волн явились буквы. Он, завидев нас, стал молить, чтобы мы ушли, но мы ведь, никак, живые люди, слова на нас не сразу действуют, в общем, мы не ушли, остались, только не брать его он упросил, ну да и время позднее было. Ночью-то тихо, всё слышно, а днём молитва слабая даже у дурня.

Вот дурень сидел, молился Огню, потом Котлу, мы тоже, да разве ж против дурацкой молитивы чего скажешь? Я-то догадливый: уши пальцами заткнул и пошёл. Повалила меня молитва, я снова встал пошёл. Повалила меня молитва, я до того места снова, а тут и пальцы из ушей вынул, всё слышу - так и успел до огня. Дурень сидит, котёл горячий, пар из него, и рядом буквы лежат. Я все три буквы знаю: Ложка, Нож и Вилка, что явились из волн.

Ну, думаю, мяса ждёт.

А это, сказать-то, страшное дело - дурню мяса поесть.

Ложка - это Рот, им пьют воду. Нож есть Нога, ей топчут землю, и Вилка - это Рука, ею ткают в Огонь. Он меня, значит, Вилкой ткает и молит лечь в кострище. Я-от слушаю, а сам Огонь молю, чтоб он меня не брал. Ну куда живого-то человека перемолить! Ступаю я в Огонь, а тот не берёт меня. Котёл уж вскипел весь, а мы орём, да всё без толку. Он что Котёл-то взял: дескать, всё по закону, мол. Без Котла выйдет разбой, а с Котлом вроде как положено. Я котёл-от голыми руками изял, мою его, чтоб не жёг меня. Дурень мне в спину шепчет, хочет, знать, мою спину без меня заклясть, чтоб сломалась, да я ухо востро держу, а сам пятиться стал потихохоньку. Дошёл до моря, да и бросил Котёл в воду. Как уж он там утоп, или разорвало его, этого не видел: только огромный раздался грохот и пар во все стороны полетел. Горячий был котёл. Ну тут барыня, ясно дело, померла, домой ходить не надо. Мы потом погреб заколотили - там она и осталась.

А дурень - тот Ложку в воду бросил, она и уплыла. А Нож в землю воткнул - там он и остался; пацаны его дёргать ходят, да только пупки зря надрывают, не вытащить его.

Вот так ото всего добра только Вилка одна и осталась!

.....

Такую вот историю рассказал Калика. Я слушал, записал даже, а потом вспомнил, что я, наверное, Сверхчеловек и мне Всё Позволено, ну и отнял у него Вилку.

Серебролишныйзад говорит, что она эту историю Хуй знает скока раз слышала, и всё это так, понты дешёвые. А я ей Вилку в нос. А она фырчит, крыльями падыдых-падыдых, вилка, говорит, Селёдошная, а не Заглавная.

Откуда, знать бы, такие истории берутся? Кто-то же их сочиняет.

Жыды, наверное, и сочиняют. Чтобы Православных вводить во искушение и Соблазн.

1 апреля.

Как всегда, в этот день пролетал над нами Андрей Белый (скотина такая).Я решил считать его пролёт хорошей приметой, хотя, конечно, это чистой воды волюнтаризм: никакая это не примета вообще, а просто он в этот день всегда над нами летает. Но я решил - а Хуй с ним, проявим волюнтаризм, и будем считать, что это не просто так, а Примета. Вдруг сработает. И точно, сработало: на дороге попался Жыд, которого я и выеб. Не выебал, как раньше, а именно выеб. Теперь-то я понял, в чём разница: раньше я Жыдов ебал, а надо было ебсти. То есть это совсем разные вещи. Раньше я этого не то чтобы не понимал, но как-то не придавал значения, а надо было придать. Или предать? Чёрт его знает, как оно с этим самым значением - придать или предать. Вообще, нехер придавать значение значению. Не так оно и важно. Важно ебсти. А не ебать, как маленький. Вообще, это, наверное, с Возрастом приходит - такие вещи понимать. Или даже так: кому приходит, а кому и не приходит. То есть дело не в Возрасте, а в Зрелости. А это как ебать и ебсти: вроде бы одно и то же, а как вникнешь - так и понимаешь, что ни Хуя это ни одно и то же, а совсем по-разному. Хотя, конечно, связь какая-то есть. Но, опять же, человек Зрелый этой связи значения не придаёт. Или не предаёт? Бля, совсем я запутался в этой Хуйне, просто самому противно. Вроде иду на Русь, надо как-то духовно сосредоточиться, других вот тоже поучаю... а сам-то... О чём думаю? О Хуйне!

Стыдобища. Если не хуже. Хотя что хуже Стыдобищи?

Бля, ну вот опять пошло-поехало... Жыда, что-ли, выебать? Просто выебать, не ебсти, а именно выебать. Потому что чтобы Ебсти, это надо совершенно другой настрой иметь. Без вот этого легкомыслия дурацкого. Стыдобища.

Вечером.

Вильгельмштрассе всё уже и уже. Это я и раньше замечал, но думал - обман зрения. Ан нет, и вправду.

Ночью.

Ага, ничего не происходило! Типун мне на Хуй! Это ж надо такое сказать.

Короче. В полдень, когда мы собрались посреди Вильгельмштрассе пописать и покакать, на нас напала огромная дрочундра и утащила одного Калику. Бля, ну какая же она огромная! Говорят, одна такая дрочундра может целую деревню без мужиков оставить. А хвостище-то, хвостище! И лапы, бля, такая как за Хуй возьмётся - всё, пиздец, сливай последнюю Малофью и Ласты Склеить.

А потом две дрочундры поменьше схватили за Хуй другого калику, который дендропроктолог, и тоже утащили. Мы потом его искали, кричали, и он кричал откуда-то из-под земли...

Ужас.

Ну, может, потом выберутся.

Один Калика говорит, что некоторые дрочундры могут задрочить человека до кровавой струи из Хуя. Говорит, что и писюндра может до того дососать, что кровью кончать станешь.

Серебролишныйзад, правда, фыркает, и утверждает, что они крови не любят. Это, говорит, для них хуже простатита. Дескать, кровь - это всё равно что сперма с гноем. Меня чуть не стошнило. Это ж надо такое сказать… "с гноем".

Тьфу, гадость какая.

Никакой у неё всё-таки Культуры Выражения.

Тут уж с этим всё, туши свет. С Культурой Выражения надо или Родицца, или не Родицца. Это или так, или так. Но никак иначе. Она или есть, или никакова. Или, точнее, или никакова, или такова, какова она есть, если она, конечно, есть, а если её нет, то её нет, и ничего ты тут не попишешь.

3 апреля.

Да, всё приближаемся к Руси. Встретили сегодня кастенеду. Кастанеда стоял на столпе, вкопанном посреди Вильгельмштрассе, к мудям привесив гирю, и каялся. По традиции, мы, пройдя мимо, подёргали за гирю, но та висела прочно. Ещё бы!

Я потом спросил у Серебролишныйзад, откуда такая традиция за гирю дёргать. Говорит, что есть такое пророчество: когда гиря от мудей оторвётся, с кастанеды все грехи спадут. А мне так кажется, оторвётся она только вместе с мудями. Да и не выход это: ну негоже Православному быть без грехов, несолидно просто. Хотя у кастанеды как раз с этим сложности. Кастанеда, известное дело, давно уже тусуется вокруг Руси, хочет на неё взойти, да грехи его туда не пускают.

А меня они пустят, потому что я Православный. Вот хорошо-то.

5 апреля.

Русь близко, близко! Начал видеть свои грехи. Очень смеялся. Они такие милые, похожи на немецких мальчиков, белокуренькие, только с крылышками и без Жоппы (что жаль), а некоторые так прямо без ручек - без ножек, дурацкое устройство, ну так чего с них возьмёшь, они же Грехи.

Они тоже смеялись, радовались мне, приветствовали, в общем веселуха была. А потом они меня так хорошо сопровождали, махали пальмовыми ветвями, пока не растаяли в воздухе вместе с последними лучами заходящего солнца.

Ночью:

Пропала Серебролишныйзад. Не знаю, что делать.

6 апреля.

Ну точно! Ну так и знал. Вернулся к кастанеде, смотрю - он валяется в грязи, как Свинья, и рвёт на себе муди, а Серебролишныйзад за гирю эту дурацкую тянет, лапушками своими маленькими... А муди у него намозоленные, кожистые такие, задубевшие, их Хуй оторвёшь. Тоже мне, скорпомощь тимуровская.

Вечером.

У нас с Серебролишныйзад состоялся очень серьёзный разговор. В общем, она хочет остаться с Кастанедой и помочь ему избавиться от грехов.

Я подумал-подумал, и решил, что удерживать её нет смысла. Мне как-то даже уже всё равно. То ли я стал Сверхчеловек и мне Всё Похую, то ли просто что-то перегорело в душе у меня. Наверное, после всех этих испытаний я стал спокойнее и проще смотреть на мир.

Короче, отпустил я её.

Ночью.

Серебролишныйзад вернулась. Говорит, что с Кастанедой она умрёт с голоду: он, когда кончает, брызгает какие-то две-три Поганые Капли, и те несъедобные. Ещё бы, с такими-то мудями. Там, наверное, вообще ничего нет, одна кожа ссохшаяся.

Ну что ж. Это был ей хороший урок. И мне тоже. 

Может быть, после этого мы станем ещё ближе.

10 апреля.

Вильгельмштрассе всё сужается. Если и дальше так пойдёт, скоро и посрать будет негде. Не в кустах же.

Идём как-то медленновато. Серебролишныйзад опять капризит. Ну до чего она мне надоела! А с другой стороны - вроде родное существо стало. Привязываешься как-то. Этого не отнимешь.

11 апреля.

Холодно. Солнце показывается в небе минуты на две - на три, а потом опять заходит. Потом, правда, снова вскакивает, но за такое время Хуй что прогреешь. Мёрзну. Уломал Серебролишныйзад залезть ко мне в штаны - вроде и мне, и ей теплее. Она недовольна: говорит, в мотне плохо пахнет и трясёт, видите ли.

Ей-то хорошо, у неё мех.

13 апреля.

Чудесный просто день. Солнце, вместо чтобы прыгать, вообще не двигается. Зато Луна то появляется, то скрывается. Хрен бы понял, какой сейчас день, если бы не календарик. Календарик - это вещь. Не знаю, как без него Православные живут. Я вот лично не могу. Просто... ну просто сердце не на месте. Правда, это, наверное, у меня от Жыдовства.

Зато на Руси никакой календарик не понадобится: времени там никакого нет, потому как Православие его отлично заменяет. То есть на самом деле это время заменяет Православие в неправославном мире, так что на самом деле это Православие - настоящее, а время - вещь ненастоящая, жыдовская.

Ничего, скоро его не будет. 

15 апреля. Ночь.

Сегодня Серебролишныйзад была в таком томном настроении, ну просто как никогда. Весь день ублажала меня, ублажала, и я впервые почуял, как она кончает. И что отдаётся она мне не ради чтобы покушать, а по любви.

И сказала она мне, что любит меня. Впервые сказала.

А к вечеру... ну что ж, а вечор она расправила крылья и улетела на Русь.

Долго провожал я её чистым, открытым взором, отпуская её на волю. И сказал в сердце своём, что люблю её. Ах, чому я ни сокiл, я бы расправил огромные белые крыла души моей, и полетел бы вослед моей возлюбленной.

Но я знаю верным знанием сердца: грядёт наше Вечное Свидание на бескрайних равнинах Руси.

27 апреля.

Всё. Я дошёл. Я рядом. Небо впереди яснеет, дивные веют ароматы… Русь, Русь моя впереди, моя Русь, что зовётся Землёй Обетованной. Ты уже не за горою!

Календарик кончается, но мне он уже не нужен. Ничего мне больше не нужно, только чистое, без грязи и пизды, Православие.

Вильгельмштрассе уже не улица, а так, заросшая тропинка, Holzwege, как выражался один Жыд (который издаёт Зайн унд Цайт)...

Господи, Берлин вспомнил! Как будто сто лет назад это было: Берлин, дождь, рестораны, Андрей Белый (скотина такая) летает над свежевыложенным Говном, непросыхающее серое небо, бурши с толстыми Хуями, аккуратные немецкие фрау, дождь, дождь, Жыды, Жыды, Жыды…

На Русь! На Русь! О, Златая Русь Моя, моя ненаглядная, степная, просторная. Я люблю тебя, Русь Незакатная, Пиздатая, Вечная. Русь, я чую тебя, чую близость твоих бескрайних равнин, и не заходит Солнце над ними никогда-никогда. О, как люблю я вечный твой полдень, вечный полуденный свет разлит над безокраинностью твоей.

Да, над безукраинностью твоея, над Твоей чистотой. Над бескромешностью Твоея, над светом Твоим. Над вечным Полуднем Твоим, над сиянием святым полей, над Тобой, Русь, над Тобою, моя золотая, безукрайняя, Русь.

1 мая.

О Русь! О Русь! Наконец-то ты близко, рядом, на мановеньи руки. И сегодя я взойду к тебе, моя Русь, и удостоюсь Тебя.

Будь благословенна.

Всё в прошлом. Всё прошло. Всех простил.

Всё - Зря. Всё - Не Зря. Всё Осуждено и Оправдано Тобою Одной.

О, недолго мне до тебя, златая тишина, тишина вечная, нерушимая, как Твоя Правда.

Я готов, Русь. Я готов вступить в Пределы Твои, в блаженные твои Беспределы. Ибо Беспредельна Ты, Русь, Русь моя без конца и без края, чистая, солнечная, ясная.

И буду я вечно бродить по бескрайним твоим полям, по вечным твоим просторам, и да  унежит меня тишина златого полдня, где звенят шмели, колосятся колосья...

И везде, повсюду - Лемуры, Страусы. 

Страусы и Лемуры.

Я иду, Русь. Я иду.

 КОНЕЦ

 *

КИТЕЖБУРГ. НА ПОСТОЕ

Примечание издателя. Эта часть путешествия Юдика задокументирована крайне плохо: Жыд-Песнопевец всё обещался описать свои приключения в Китежбурге (из которого он бежал, предварительно спалив город дотла), но так и не собрался. Вниманию читателя предлагается самый интересный фрагмент из "китежбургских" рукописей поэта.

Предшествующие события, насколько удалось установить, таковы: Юдик попадает в Китежбург, и  останавливается в одной из окрестных деревень. Его пристраивают на постой в избу к одной тётке-помоляннице.

<...>

Тётка сказала, что ей надо помолиться, достала из угла коробку с бумажными иконками, на каждую из них быстро плюнула, после чего побросала всё обратно в коробку, задвинула её в угол, и вернулась к столу чистить картошку.

Я заинтересовался, и тётка снова достала коробку и стала мне показывать иконки.

– Ну как же. Надо плюнуть. Вот Фёдор Студент, вот Вагустин Блажной, а смотри, у каждого в руке книга. Значит, учил. А может, какая сустЕль есть в его учении?

Я не понял, и она, пожав плечами, добавила:

– Ну, сустЕль - она и есть сустель. Это как если что непонятное, или хытрое, или приятность какая, или от чего бывает смущение или задумчивость. СустЕль, одним словом. С сустелью в рай не пустют.

– А если нет никакой сустели? – поинтересовался я.

– Ну, может, и нет, а поберечься всё одно надоть, – ответила на это тётка. – А ваще, не бывает так, чтобы без сустели. Всегда есть сустель.

– А у вас, тётенька, тож не без сустели, – ядовито заметил я.

– Ну ты чё, господь с тобой, – строго поджала губы тётка, – Я ж дура. И поп у нас дурак, и епипоп тож дурак. Какая там сустель, неоткуда её взяцца. А вообще заговорилась я с тобой, грех пустые разговоры, до сустели какой ещё договорюсь. Картошку надо жарить.

Тётка сложила картошку в миску, подошла к микроволновке, плюнула в неё, после чего поставила туда миску с картошкой.

Меня аж перекосило от такой гигиены.

– Зачем в печку плюю? – поняла тётка. – А как же, печка-то хитрая, там сустель на сустели. Надоть  плюнуть.

– А если такая сустель, чё ж ты её пользуешь? – озлился я. – Взяла б сковородочку, да на огонёк…

– А чё? – удивилась тётка. – Не я ж ту печку сделала, не мой грех. А печка удобная-та, со сковородкою заебёсси, а тут усё быстро и справно. Канешна, не та картошечка получается, не та. Её бы, родимую, с маслом, да с лучком… ой, не говори… – тётка смущённо хихикнула и закрыла рот фартуком. – Тьфу, грех, грех, грех, отыдь от меня, сустель какая.

После чего быстро побежала к ящику с иконами, плюнула туда два раза и так же скоро вернулась к своей картошке.

– А это зачем? – полюбопытствовал я, хотя и вяло: интерес как-то пропал.

– Совсем ты глупый, – рассердилась тётка, – тебя, видна, Бог любит. Ну грех помыслила, картошечку с лучком скусную восхотела. Её грешники едят, на масле-то. А масло – оно от греха, от гортанобесия-то…

Тётка пригорюнилась, уселась около печки, покачивая головой, и загундела себе под нос:

– Ой ты горе-горе, горе-горюшко, горе горькое, горе-горемычное… Ой мы горе горькое мыкаем, горемычные мы, горемычные, не размыкать тебя, горе-горюшко, горе горькое, горе горючее…

– Чё уставился? – прервала она себя, хотя я смотрел на печку, от которой уже начало пованивать пригаром. – Видишь, горе пою, сустель гоню, греха бегу, Богу угождаю. Чё тебе? Можа, поебстись хошь? – И она приглашающе повернулась ко мне задом, подбирая подол.

Я глянул разок на тёткину Жоппу, и отнекался.

– А чё так? Ты с дороги, небось, скучаешь, а поебстись тебе будет самое милое дело… Сразу подраспустит тя, и спатки хорошо ляжешь… – обиженно прогундела тётка.

– А это тебе не в грех? – ядовито спросил я.

– Какой же мне грех? – усмехнулась тётка. – Я ж тебе жопой стою. Ежели бы передом, была бы страсть и грех. А так – это ж ты меня ебёшь, а не я тя. Я-то чего. А тебе можна. Ну, отмолишь в случае. Не рассыплесси.

– А муж-то у тебя есть? – осведомился я, позёвывая. Вонь от микроволновки усилилась.

– О, картошечка-то сожглася, – обрадовалась тётка. Она открыла печку и вывалила дымящуюся груду горелой картошки в какую-то грязную миску.

– Картошечку-то попортить надоть, инда скусная получится, гортанобесием искушать станет, сустелью, – пояснила она, протягивая мне вонючую миску.

– Так муж-то есть? – опять спросил я, отворачиваясь от гадкой еды.

– Муж-та? Нудоть, як же! – тётка до того возмутилась, что убрала миску у меня из-под носу, отчего мне немного полегчало. – Во грехе, что-ли, живу? Ишь сустель какую выдумал!

– Прости, прости, – отмахнулся я, – не со зла… А с ним-то ты ебёшься?

– Не со зла… Хуй простит, – проворчала тётка. – А с мужем еблась. Осемь раз. Детей-та надоть.

– А не мало? – мне опять раззевалось, я еле успел прикрыть рот ладонью.

– Детей-та? Да почитай што мало. Живёхоньких тока двое осталось, да один в монаси прообещан, хроменькой родился, Бог его полюбил, видать. Другой вроде ничё, да вот мечтательный оченно. Я уж его кажный день перед сном по головёнке бью, чтобы дураком вырос. Жалко бывает, ужасть. Плачу, а бью. А что делать? А то умный станет, сустель какую удумает, а мне каково будет? У соседки моей так было… Ой, что это я, грех говорю, злословлю с осуждением…

Она опять метнулась в угол и долго плевала в ящик с иконами.

– Вот тоже ведь грех, а пожалюсь я тебе, – прогундела она из угла. – трудно жить честной бабе, ох трудно. Иной раз икону взять в руки противно, вся оплёванная, а ты берешь и ещё плюёшь, надо ведь, по чину положено. Соседка моя, святая женщина, прости Господи, а грешна, иногда иконы тряпицей протирает, гребует, значить. Грех, сустель… Ох, грешны мы все, грешны… – Тётка смачно зевнула, помахала рукой перед пастью, после чего уселась шамать картошку.

– Мужу-оть хорошо, – неожиданно сказала она, – он ща, небось, в свинарнике, Маську ебёт.

– Кого? – не понял я.

– Свиночку, – ответила она, выплюнув совсем уж горелый кусок. – Ох, что это я, плюю невкусное, гребую, значить, – после чего подняла плюнутое с пола, с видимым усилием прожевала, проглотила, и победно посмотрела на меня: вот, дескать, и греха-то никакого не было.

– А чего это он у тебя свиноёб? – Меня уже разморило от духоты, вонь не так сильно била в нос, и хотелось спать.

– Дык а кого ж ебать-та? Кто поблазивее живёт, ну, побогаче, те кобыл ебуть. С кобылой, грят, приятственнее, она чистенька така, и попа у неё больше. А у нас лошадёнка-то дохленькая, а муж-то от-те мужик, ему надоть… Ну а мне совсем никуда. Бывалоча, лежу, а бабское место-то бес теребит, ну так теребит, хоть волком вой, мочи никакой нету… Было, согрешила с мужем, оченно уж худо было. Потом полгода в церкву ходила, все иконы оплевала, грех замаливала.

– А со свиньёй не грех? – осведомился я, отчаянно борясь со сном.

– Ну грех, грех, но не такой же ведь, как с живой бабою, – рассеянно отозвалась тётка, пережёвывая совсем уж горелый кус. – Да как ни крути, всё грех... Ой, горе, горе горькое, горе несметное, горе ты наше горюшко, одно ты у нас и осталося, горе, горе-горюшко, горе-горе-горевание, о печалях наших сокрушение… – затянула она опять, видимо, отгоняя какие-то свои думы. Потом решительно встала, подошла к стене и с силою треснулась об неё лбом.

– Уййй, бля! Вот. Был грех, да весь вышел, – заключила она. – Так ты бушь картошку шамать?

Но я уже засыпал. В глазах плыло, веки слипались.

– А, сморило тя, – догадалась тётка. – Ты на лавке-то не лежи. Муж придёт, всё одно скинет. Ты, эта, под лавку забейси... мож, не заденет.

Я кое-как забрался под лавку, скорчился там и тут же уснул, уткнувшись лицом в сухое крысиное говно.